Школьное образование, к сожалению, не открыло мне любви к поэзии. Скучные хрестоматии и нерушимые догмы учебного плана подавляли всякую свободу мысли и не допускали отклонения в сторону. Помню, что на редких уроках, когда выбор поэта для заучивания предоставлялся ученику, всегда выбирал Вознесенского. Он отличался. Нервным ритмом, небанальностью тем, в общем, цеплял. Конечно, хотелось читать Высоцкого, но такая смелость даже на заре Перестройки не представлялась. Помню, учительница литературы невзлюбила меня за сочинения на свободные темы – а ими были тот же Вознесенский, Гранин, Айтматов, – это было можно, даже немного модно, – а вот Стругацкие, Орлов, Савченко, Шекли и Лем её смущали. Не уверен, что она их читала, зато она пообещала за год до экзамена, что больше тройки мне за сочинение не поставит. Слово сдержала. Читать я от этого меньше не стал, но поэзия приходила как-то редко, в основном от друзей – помню, таким образом очень увлёкся в институте Хлебниковым.

А потом случился Коктебель. В котором дня не пройдёт, чтобы кто-нибудь не помянул «какого-то» Волошина. Однако, благодаря навязчивому общественному (мне так казалось) мнению, я почему-то был уверен, что стихи Волошина – это удел романтических, экзальтированных дамочек. Чуть ли не китч. Причём, не читая и не ведая. Но зато я с первого взгляда влюбился в Коктебель и с тех пор неизменно возвращаюсь туда. И чем больше видел, чем дольше становились прогулки по окрестностям, тем больше я насыщался поэзией этих мест. Можно сказать, что Волошин пришёл ко мне задолго до того, как я его узнал.

Забавно, что как и Волошин в своё время, я в этот период увлёкся Японией – ездил на выставки укиё-э, с упоением читал Басё и Сайгё… Это, кстати, довольно сильно влияло на сюжеты снимаемых мной фотографий. Всё это – фотография, гравюра, хокку – скорее всего и сформировало момент.

Я, наконец, увидел и услышал Волошина! Его стихи были культурным шоком, откровением, а акварели поражали сдержанностью, тонкостью красок и графичностью линий. Причём, Волошин-художник немыслим без Волошина-поэта. Недаром на вопрос, кто он – художник или поэт он отвечал: «Я – художник. И поэт». Стихи Максимилиана Александровича настолько живописны, красочны и зримы, что не увидеть порождаемые ими образы в окружающем Коктебель киммерийском пейзаже просто невозможно. А его акварельные пейзажи, напротив, похожи на стихи. Они по-японски медитативны и одновременно насыщенны светом и мощнейшей внутренней энергетикой.

Из года в год и я бродил по коктебельским пейзажам, упоённо фотографировал, а в какой-то момент невольно обратил внимание, что некоторые фотографии созвучны Волошинским строкам, а некоторые, может, и образам его акварелей. Так постепенно сложилась серия «Страна Поэта». Причём, работая над этими фотографиями, я не стремился к документальности, напротив, старался эмоционально их насытить, заставить их звучать, передавая мои эмоции. И в этом, как оказалось, мы близки с Максимилианом Александровичем: «Ни один пейзаж из составляющих мою выставку не написан с натуры, а представляет собою музыкально-красочную композицию на тему киммерийского пейзажа. Среди выставленных акварелей нет ни одного "вида", который бы совпадал с действительностью, но все они имеют темой Киммерию. Я уже давно рисую с натуры только мысленно…» (М.А.Кириенко-Волошин).

Облака клубятся в безднах зелёных
Лучезарных пустынь восхода,
И сбегают тени с гор обнажённых
Цвета роз и меда.

И звенит, и блещет белый стеклярус
За Киик-Атламой костистой,
Плещет в синем ветре дымчатый парус,
Млеет след струистый...

Отливают волны розовым глянцем,
Влажные выгибая гребни,
Индевеет берег солью и сланцем,
И алеют щебни.

Скрыты горы синью пятен и линий —
Переливами перламутра...
Точно кисть лиловых бледных глициний,
Расцветает утро.

«Я стал писать по памяти, стараясь запомнить основные линии и композицию пейзажа. Что касается красок, это было нетрудно, так как и раньше я, наметив себе линейную схему, часто заканчивал дома этюды, начатые с натуры. В конце концов, я понял, что в надо брать только рисунок и помнить общий тон. А всё остальное представляет логическое развитие первоначальных данных, которое идет соответственно понятым ранее законам света и воздушной перспективы… Если масляная живопись работает на контрастах, сопоставляя самые яркие и самые противоположные цвета, то акварель работает в одном тоне и светотени. К акварели больше, чем ко всякой иной живописи, применимы слова Гёте, которыми он начинает свою "теорию цветов", определяя ее как трагедию солнечного луча, который проникает через ряд замутнённых сфер, дробясь и отражаясь в глубинах вещества. Это есть основная тема всякой живописи, а акварельной по преимуществу» (М.А.Кириенко-Волошин).

Наверное, эта серия не закончена. Время от времени, беря с полки один из томиков Волошина, я вспоминаю какую-либо свою фотографию, и получается очередная «музыкально-красочная композиция», пополняющая цикл. Сейчас, когда я несколько завяз в суете (а «Служенье муз не терпит суеты»), можно сделать промежуточную остановку и показать то, что уже сложилось. Конечно, в багаже есть ещё много не столь ярких – осенних и зимних фотографий из Киммерии. Их ритмы глаже, краски строже... Не хочется с наскока хвать первые же строчки – стихи придут сами. К тому же, в Коктебель невозможно не вернуться, а значит – продолжение следует.